Его пожирает чувство, схожее с голодом. Когда непонятно, едва ли началась его жизнь или уже входит на «стадию развития»; невдомек, пробегают ли дни мимо пустыми, или же им попросту еще нечем наполниться, так же, как и у других; тогда черви-сомнения прогрызают себе путь наружу через плотную субстанцию его головы и выглядывают наружу, лениво покачиваясь, словно диковинные водоросли, выдающие себя за волосы и каким-то образом вживившиеся в кожу.

Оно пытается влиться в гигантский апаррат общества, а потом выясняется, что в него нужно входить пешком, предварительно вытерев ноги о коврик у стандартного размера обыкновенной двери, почему-то похожей на пластиковое окно. Оно в лёгком недоумении входит внутрь, придерживая дверь чересчур длинной конечностью, и застывает у порога, неподвижно глядя на находящихся внутри людей.

Оно выглядит, как инопланетянин среди них, однако хорошо их знает; никто не обращает на него внимания, потому что оно — нет, уже Оно, ведь среди всех это местоимение превратилось в имя — Оно воспринимается, как данность. Никто не смотрит в его сторону. Правда, несколько человек отталкивают его с дороги, потому что наталкиваются на него, когда хотят войти или выйти. Оно стоит, судорожно подёргиваясь, и пытается ощутить на вкус существование в этом месте; сглатывает воздух, кажущийся невкусным и пластиковым, подаётся вперёд, сутуля плечи, и вперевалочку делает несколько первых шагов, выглядя при этом, словно гигантский гадкий утёнок (с той только разницей, что Оно в несколько раз гаже, чем пресловутое птичье дитятё). Острые локти торчат под углом едва ли не во все девяносто градусов. 

Оно съёживается в размерах, втискивается в протянутую одежду — белую рубаху, черные штаны, галстук, туфли — и становится похоже на третьесортного офисного работника, который по природе своей слегка туповат и оттого взирает на мир с неизменным пассивным удивлением в круглых безбровых глазах. 

Оно приноравливается к окружающей среде, вынюхивает что-то, втягивая воздух через ноздри, поводит уродливой лысой головой из стороны в сторону. Усваивает чужие повадки, говорит чужими, понятными для всех словами.

А потом широко разевает мерзкую пасть и с отвратительными звуками сжирает первого попавшегося на своём пути человека — целиком и полностью, измазываясь в нём, не оставляя даже косточек. 

Никто даже не думает обращать внимание на произошедшее. Все ведут себя так, словно ничего не случилось.

И начинают пожирать друг друга прямо посреди разговора, уподобляясь вновь удовлетворённому чудищу, которое, скорчив умиротворённую гриммаску и сложив лапки на животе, вразвалочку шлёпает вперёд по ковровой дорожке, щуря глаза и вслушиваясь в чужое чавканье.